Часть 1. Отрывки.
   Дождик мерно и ненавязчиво отстукивал по крыше, когда я по скрипучим ступенькам поднимался на чердак. В это время года дождик вообще не бывает навязчивым: люди, даже не вздыхая сокрушенно, - энергично раскрывают зонты, подставляют их дождику-музыканту и идут, прислушиваясь к собственным мыслям под звонкую дробь капель о брезент. Зимой дожди - редкость, и, как правило, никого не радуют. А кто будет радоваться дождю взамен жаждуемого снега? Весной дожди - абсолютно глупая задумка природы, самая, пожалуй, несуразная выходка: весной тепла и солнца хочется - а тут дождь... Глупость какая-то. Летом, летом, согласитесь, все зависит от самого лета: дождливым летом радоваться дождю абсурдно; теплым летом дождь воспринимается как само собой разумеющееся явление; засушливым же летом, казалось бы, вот когда радоваться надо, ан нет!, и тут не угодишь: мол, еще бы его не было, он ДОЛЖЕН быть. А кто же радуется необходимости? Правильно, дети. Они вообще всему готовы радоваться, и им совершенно не понятно, почему дождь и лужи так огорчают большинство взрослых? Не понятно.
   Но в моем времени года радуются взрослые. Да, бывают такие моменты. Не часто, согласен, но все же, все же, все же...
   Поднимаясь по поседевшей от пыли лестнице, я еще не представлял себе, чем займусь на чердаке и зачем в принципе меня туда потянуло. Сверкнув же ключом в замке, отворив слегка цвелую дверь, я увидел, в этот момент я впервые в жизни по-настоящему увидел. Увидел мир таким, какой он есть, без прикрас и без клеветы, без розовых стекол и без черной повязки на глазах. Впервые я увидел его так четко и просто: передо мной предстала куча хлама, разбросанного по небольшой низенькой комнатке. Почему-то в голову пришла мысль о сходстве этой картины с человеческой жизнью: вроде и бессмысленно хранить, а выбросить жалко.
   Закончив на этом свои неглубокие поползновения в философию, я попытался найти что-нибудь, что сделает чердак светлее, но, увы, безрезультатно. Спускаться за свечой совсем не хотелось, поэтому я просто распахнул зашторенное окно в глубине комнаты. Вопреки всем моим ожиданиям стало светлее: солнце залило комнату и, нахально играя лучами на давно умерших вещах, беспардонно будило их от долгого сна - так, бесцельно, просто шалило. "Странно, - подумал я. - Вроде не сезон для шалостей, и дождик шел. Странно". А дождик шел, он ведь понятия не имел об этом безобразнике солнце и его шуточках: почему бы ему не идти?
   Тем временем умершие вещи оказались вовсе не умершими, а даже наоборот: очень активно проявляли всяческие признаки жизни, для них, к слову, абсолютно не свойственные. Но их это совершенно не смущало. "Странно, - снова повторил я. - Очень и очень странно". Я изобразил недовольство на лице, когда одна из разбитых фарфоровых кукол (видимо, активистка) дернула меня за штанину. Крайнее же недовольство пришлось изображать, когда кукол стало две, и дергали они меня уже за оба рукава, в прямом смысле отрывая их. Не знаю, что за представление у этих фарфоровых о моде, но в итоге моя рубашка осталась какой-то неизученной формой безрукавки.
   Еще немного поудивлявшись странности собственного чердака, не замечаемой мною столько лет, я решил, что все, баста, удивляться больше не буду. Но погорячился...
   Фарфоровые куклы, уже с поддержкой старых зонтов и почти воздушных шариков, потянули меня к окну, с которого все и началось. Я уже начал побаиваться за свое психическое, а заодно и физическое здоровье. И не зря. Мой собственный хлам вытолкнул меня в окно. Я зажмурился и стал ждать удара о землю. Ждал. Ждал. Ждал... Ждал... Ждал... Когда же терпение мое перешло в откровенное возмущение работой ускорения свободного падения, я открыл глаза. Ох, лучше бы я этого не делал... Ровно перед моим носом в воздухе висела записка:"Ушло на обед. Ускорение свободного падения". Нет, не то чтобы меня это сильно поразило, в конце концов, в наше время каждый имеет право на перерыв и достойные условия работы, но все же это было для меня в новинку.
   Как бы я ни был удивлен, ждать возвращения с обеда достопочтеннейшего господина Ускорения я не стал и собственными силами начал спуск, для простоты скажем, на землю. "Земля" представляла собой хаотично разбросанные кусочки дороги, жутко напоминавшие отрывки тропинки, по которой бегала девочка Элли со своим Тотошкой и прочей компанией. Слегка привыкнув к мысли, что если это не сон и не пьяный бред (хотя на счет второго у меня были сомнения, поскольку пить я бросил лет пять назад, отвергать этот вариант я не стал - все лучше, чем трезвое сумасшествие), то по возвращении в "нормальный" мир ни в коем случае не стоит удивляться модной рубашке с завязывающимися рукавами. Покончив с обещаниями самому себе, я стал осматриваться по сторонам. А по сторонам оказались развешаны точно такие же окна, как то, из которого меня выпихнули. И из них выпадали люди, надо полагать, с такими же идиотскими лицами, как было у меня, сначала, когда я жмурился, а затем, когда читал записку. Со стороны это выглядело довольно забавно, но, вспомнив, что эти люди вроде как братья-сестры по несчастью и солидарность - тоже не пустое слово, я прекратил любоваться этим зрелищем. А как компенсацию за прерванное удовольствие решил позаглядывать в окна. Не то чтобы у меня всегда интеллект на таком высоком уровне и умные мысли приходят так быстро, просто сегодня на почве перенесенного стресса у них, видимо, ускоренный режим работы. Кроме того, все остальные "выпавшие" занимались тем же самым.
   Кое-как справившись с перебиранием с одного куска дорожки на другой, я дотянулся до ближайшего окна и залез в него. Мир как мир, если не считать того, что окно за моей спиной висело в воздухе. А так - абсолютно нормальный с моей точки зрения мир: деревья, травка, птички, цветочки. Кстати о цветочках. Это был Сад Читаемых Роз. Так гласила табличка. Спорить с ней я не стал. А она этому весьма удивилась, судя по ее огромным глазам, в изумленье уставленным на меня. Табличка громко хлопала ими, пытаясь понять, почему я не спрашиваю, с чего это вдруг розы читаемыми стали? А зачем мне спрашивать? Я просто сорвал одну: роза как роза, красная. Рассмотрел ее со всех сторон - ничего, обыкновеннейшая роза, действительно, чего в ней такого читаемого? И только я собрался спросить об этом табличку, все еще недоумевавшую по поводу моего молчания, как роза начала быстро сохнуть, а на лепестках проявлялись буквы. "Вот оно в чем дело!" - понял я и начал читать мелкие закорючки.
- Ночь светлее, чем день... Слёзы вновь на глазах... Не любить - не страдать... Эти ночи, как сон... - строчки наотрез отказывались складываться во что-то понятное, перескакивали с лепестка на лепесток и в конец запутали меня. Тогда я решился на экстренные меры: увидев на другой стороне клумбы садовника, я подошел к нему с просьбой утихомирить непослушный цветок, а точнее строчки на его лепестках.
- Поэт, - представился садовник. Я не совсем понял, почему садовника зовут Поэтом, но спрашивать не стал, чтобы не обидеть его и не остаться без прочитанного стихотворения. Садовник - тот, что Поэт - отработанным движением отрезал стебелек розы по самый венчик, и лепестки, подгоняемые Ветром, разлетелись и затем выстроились в столбик. Удовлетворенный произошедшим, Поэт начал читать:
- Ночь светлее, чем день,
Мы сгорим в небесах,
Не со мной, просто тень,
Слёзы вновь на глазах.

Только боль, только смерть,
Только я далеко.
Выжить и умереть
Это будет легко.

Ты одна, я одна.
Мы с тобою вдвоём.
Тишина, как струна
Зазвучит, запоёт.

Не любить - не страдать.
Я уйду в никуда.
Воскресать - умирать,
Только ты. Пустота…

Чернота, словно след.
Он темнее души.
На земле только снег.
Погоди, не спеши.

Ты забудь эти дни,
Эти ночи, как сон.
Не хотеть, не любить,
Не жалеть о былом.

- Красиво... - только и смог выдохнуть я. Отчего-то захотелось сорвать еще парочку цветков, но врожденная скромность тихо пищала что-то насчет себя. Пришлось отказаться от этой, на мой взгляд, замечательной идеи. Поэт же со старательной заботой поливал из лейки один-единственный цветок. Тот, не выдержав такого объема заботы, нежности и ласки, а в основном воды, распустился. Поэт в прямом смысле засиял. Я подумал, что стоит убрать подальше лейку с водой, пока его не закоротило. Садовник же по имени Поэт, сорвав только что распустившуюся розу, пропел мне:
- Хотите, я прочитаю Вам стихотворение, которое только что сочинил?
   Я охотно закивал, прикинув, что он не врал, когда говорил, что поэт, и в лейке у него не вода. Поэт же засветился еще ярче и напевно затараторил:
- Красный - цвет нашей ненависти,
Малиновый - нашего самомнения,
Чёрный - печать недоверия,
Серый - кошмар повседневности.

Ты - ангел с чёрными крыльями,
Мои - ободранные, но белые,
Предусмотрительно вымазанные мелом,
Чтобы скрыть наше сходство незыблемое...

Слабость - притворная, жалкая,
Жалость - пустая, ненужная,
Слёзы - стеклянные, дружные,
Ложь - злая, только вот сладкая.

Тёплая, добрая, нежная
И водянисто прозрачная
С кроваво-красными каплями
Могила моя неизбежная...

Меня пугает - безвыходность,
Я жажду - освобождения
И ты - моё наваждение,
Будешь со мною... Неслыханно!

Жизнь утекает... Жестокая,
Смотришь в глаза мне внимательно,
Взгляд твой, как будто проклятие...
Эй, ты же теперь одинокая!

С кем ты останешься, милая,
Ты же такая далёкая...
Чудовище ты ясноокое,
Ангел мой с чёрными крыльями...

Прощай же, несчастная, глупая...
За что ты меня убила?!
Ведь я - это ты, моя милая,
Лежишь, умирая здесь в муках...

   Снова отчего-то захотелось сорвать хоть пару цветочков. Я плюнул на скромность и в который раз за сегодня, выпрыгивая в окно, подгоняемый ослепляющим светом Поэта, пообещал себе обязательно вернуться и нарвать букет. Нет, не букет. Попросить пару-другую луковиц, высадить во дворике и, наблюдая за их пышным цветением, в кои-то веки почувствовать себя поэтом...


   Достопочтеннейшее Ускорение все еще не вернулось с обеда, поэтому падать снова пришлось собственными силами. Я хотел было спросить у кого-нибудь, как долго длится тут перерыв, но, прикинув, что часов у меня с собой нет, а по здешним пяти солнцам ориентироваться во времени я еще не научился, передумал. Оставалось надеяться, что когда я в следующий раз надумаю прыгать из окна, обед еще не закончится или что падать будет не больно. Постояв и немного подумав, в какое бы теперь окно заглянуть, решил заглядывать в первое попавшееся - все равно они все были до жути одинаковые. С осознанием этого факта вдруг по спине пробежалось стадо мурашек, а за ним еще одно осознание: если я буду заглядывать во все подряд окна, недолго и свое перепутать, а потом вечность плутать в поисках выхода на свой любимый чердак?! Э, нет. Мы так не договаривались. Скинув со спины мурашек, а затем и спешившее за ними осознание, я твердой походкой отправился к своему окну. Оно было высоко над землей, выше всех остальных окон, относительно их собственной земли. Я, не долго думая, прыгнул вверх. Оказалось, тут не только у Ускорения свободного падения обед, тут вообще глобальный перерыв у всех законов физики, так что добраться до злополучного окна мне не составило особого труда. Вскарабкавшись в оконный проем, я уже приготовился вынести весь хлам, так по-хамски поступивший со мной, но мечтам моим не суждено было сбыться. Передо мной простирался абсолютно обычный мир, обычный, но не мой. Об этом говорило хотя бы то, что на берегу водоема с названьем Днепра сидело Святое, опустив ножки в эту самую Днепру. Днепра, надо сказать, оказалась самым обычным водоемом: лапшовое озеро. Святое, на которое никто не собирался покушаться, ибо оно получило Нобелевскую Премию в области владения луком и распугивания людей кастетами, болтая в Днепре ножками, расплескивая лапшу на уши, аккуратно снимало ее оттуда, кидало на Ветер и что-то бормотало себе под нос. Ветер, признаться, был совсем не доволен тем, что за распитие алкогольных напитков его так жестоко наказали и отправили в это место развевать лапшу на самом себе. Это сильно удручало, тем более что лучший друг давно ждал его с припрятанной бутылкой мартини. Нет, Ветер был очень-очень огорчен. Не менее огорченными выглядели и уши, вынужденные таскать на себе килограммы лапши. И только Святое казалось почти довольным всем происходящим, хотя за его довольство никто не мог поручиться: во-первых, потому что некому, а во-вторых, потому что оно - Святое.
   Все же пересилив в неравной схватке мое отчаяние, мое же любопытство настояло на более близком знакомстве с этим Святым и его действиями. Святое оказалось довольно дружелюбным, несмотря на его Премию, а вот действия наотрез отказались знакомиться и быстренько попрятались в лапшовое озеро. Я обижаться не стал - может, они просто стеснительные. Святое же тем временем забралось на шею Ветру, свесило ножки и, вовсю болтая ими, громко продекламировало:
- Днепра - чушь такая несусветная, которой люди почему-то очень любят забивать свои головы. Снимают её с ушей, а то она там прям как спагетти болтается... по ветру развевается и заражает других людей. Вот, - вдохновенно закончило Святое и вернулось к своему занятию, а я понял, что не в состоянии отличить лапшу от спагетти. Печально.
   С этой печалью я и прыгнул обратно в окно. И так не кстати: достопочтеннейшее Ускорение как раз вернулось с обеда. Бояться я начал не сразу, а после пятнадцати минут свиста в ушах, сопровождавшего мое падение. Бояться я начал того, что всю оставшуюся жизнь мне придется заниматься только одним - падать. Бояться я начал еще и потому, что есть хотелось зверски, еды рядом не летало, а это значит, что не долго мне заниматься своим падением. И был абсолютно прав: не долго. Еще минут через пять я грохнулся около того окна, из которого выпал. Сделал вывод, что низа здесь не было. Точно так же, как и верха. Встал, отряхнулся. Решил отправиться на поиски еды и, потому как выяснилось, что окна тут на месте не стоят, залез опять-таки в свое окно.
   Залез и обомлел: черно-белый мир. Первая мысль - развернуться и убежать - была после продолжительных прений со второй - остаться и рассмотреть все повнимательнее - отвергнута. Мир был хоть и черно-белый, но довольно уютный и располагал к размышлениям. Я сел на серое кресло и углубился в собственные мысли. Они, надо сказать, обитали в моей голове в таком невероятном беспорядке, что мое нынешнее место пребывания не казалось таким уж странным. Странным казалось другое - как с такой кашей в голове я не очутился здесь раньше? На много-много раньше? Порывшись еще и в своих ощущениях, я обнаружил весьма интересное влечение к Святому. Заинтересовавшись данным фактом, копнул глубже. Глубже тут же ойкнуло и пригрозило кулаком: мол, думай, что делаешь - больно же! Я извинился за настырность, но копнул еще разок и добился-таки чего хотел. Святое для меня оказалось приятной наружности, с милыми недостатками, но все же непередаваемо притягательным. Из этого я сделал вывод, что, видимо, влюбился. Почему-то никаких естественных эмоций, как удивление, или восторг, или радость, или хотя бы разочарование я не испытал. Все это должно было бы насторожить меня, но не насторожило. Наоборот, я прибавил к своим клятвам еще одну - если уж придется остаться здесь, женюсь на Святом, осядем в каком-нибудь мире, заведем детишек и будем тихо-мирно жить-поживать... Эх, красота...
   Из состояния столь редкого для меня, а именно - задумчивости, меня вывел чей-то робкий кашель. Кашель был не тем тактичным, которым воспитанные люди пытаются привлечь к себе внимание - кашель был тем тактичным, которым воспитанные люди пытаются не привлекать к себе внимания и не потревожить чужого покоя. Как бы там ни было, я уже отвлекся, поэтому найти источник этого кашля для меня стало первоочередной задачей и задачей, надо признать, нелегкой. Первые минут пять я метался взглядом вдоль всего: пианино, тумбочки, столика с телефонным аппаратом, полочки с журналами. Лишь по чистой случайности, в отчаянии опустив голову, я наткнулся взглядом на девочку, старательно вырисовывающую грифелем хитроумные сплетения серых цепочек люстры. Девочка снова сдавленно кашлянула. Решение спуститься пришло само собой. Осторожно подползая к ней по мертвенно-белой поверхности, я старался ничего не зацепить и не сломать, хотя и понимал, что сломать здесь что-либо было нереально. Девочка тепло улыбнулась, не отрываясь от своего занятия.
- Что ты делаешь? - поинтересовался я и увидел собственные слова, обведенные в кружочек.
- Рисую, - ответила девочка и потянулась за ластиком, чтобы тут же уничтожать следы нашего разговора.
- А что рисуешь? - и снова черные ровненькие буквочки выстроились в ряд.
- То, что хочу. Мне разрешили рисовать все, что мне захочется, и я рисую свой мир. Видите, какой красивый? - проворно стирая ластиком черненькие ровненькие буквочки, сказала девчушка. Мне почему-то не захотелось удивляться тому, что ее слова никем не записываются. Я просто подумал о том, что неплохо было бы перекусить. Девочка лучезарно улыбнулась, рассмеялась и принялась что-то быстро рисовать. Я взглянул вверх, рассмотрел курсивом выведенные собственные мысли и тоже рассмеялся. Девчушка протянула мне яблоко, бутерброд и пакет сока. Черно-белые. Я поблагодарил ее и отправился на выход.
   Яблоко оказалось съедобным, но все равно чувствовался привкус серого грифеля. Я решил во что бы то ни стало раздобыть пачку цветных карандашей.
   Перекусил, отдохнул и отправился дальше - за карандашами. Для разнообразия залез в соседнее окно. И (что за напасть!) опять черно-белый мир. Я хотел сразу же уйти, но тихое-тихое пение привлекло мое внимание. Я прислушался: шел Дождь. Прислушался еще сильнее: серебряный. Теперь я понял: мир был не черно-белым, мир был серебряным. И я остался. Похоже, карандаши мне здесь не светили, но светило кое-что другое. Дождь же подошел ближе, и я усмотрел у него эльфийские корни - чуть заостренные ушки. Он пожал мне руку в знак приветствия и предложил зонтик. Я отказался: не хотелось оскорбить его - кто знает, как он мог воспринять барьер в виде брезента между нами? Вот я бы обиделся. Поэтому решил немного помокнуть - не сахарный, не растаю. В шелесте Дождя я все пытался расслышать знакомую мелодию. Подсознательно я чувствовал, что знаю ее. Я нерешительно улыбнулся, всем своим видом показывая, что ничего из сказанного им не понимаю. Дождь улыбнулся в ответ и зашелестел громче. В звоне серебряных капель, едва различимый, появился до боли знакомый мотив. Я стал прислушиваться еще старательнее - и, о чудо, в моей голове зазвучали, в такт побрякиванию капель, слова.
- Ее звали мечтой...
- Что?
- Ее звали мечтой...
- О чем ты?
- Ее звали мечтой...
   Я так и не понял, о чем мне пел Дождь, но приставать дальше не стал. Попрощался, послушал стук серебра и ушел. Как обычно, через окно.
/Ее звали мечтой.../


   Спрыгивать с подоконника не стал, сел, свесив ноги. Этот мир навеял странное настроение, с налетом грусти, что ли. Страшно хотелось курить. Развернулся и влез обратно.
   Снова шел, но не Дождь, а дождь. Мокрые тротуары отражали свет фонарей. Вот сейчас я пожалел, что у меня нет зонта: мокнуть было противно. Я поспешил спрятаться от вездесущих капель. Посреди брусчатой площади стоял кофейный столик, за ним сидела девушка с зонтом и нервно курила. Кроме как под зонтом в руке девушки спрятаться от дождя было негде - и я сел рядом, очень-очень близко. Она не возражала, лишь подняла зонт чуть выше. Теперь я знал, она - Француженка. Мы долго сидели молча и не смотрели друг на друга. Мне стало неловко, и я принялся считать капли. Когда я дошел до пятнадцати тысяч двухсот двадцати трех, появился официант. Мокрый. Француженка кивнула ему. Я тоже. Я даже не стал задумываться, зачем кивнула она, зачем я - просто кивнул еще и ей. Девушка протянула пачку сигарет. Я взял одну и закурил. У меня не было с собой зажигалки, у нее тоже, но мы курили.
   Вернулся официант, мокрый, с кофе, поставил один напротив меня, другой - напротив Француженки. Мы молча пили кофе. У меня не было чашки, у нее тоже, но мы пили кофе.
   Француженка была частью этого города, этого дождя, этого сигаретного дыма, этого кофе. А я все же был лишним, поэтому, кивнув в знак благодарности, ушел сквозь воду в окно.
   И снова, задумчиво сидя на подоконнике, пытался стряхнуть с себя налет грусти. Не очень-то получалось. Зато я уже не чувствовал себя чужим среди этих окон, они меня не пугали, и я их тоже. Захотелось остаться здесь навсегда, вот на этом подоконнике, жуя черно-белое яблоко и запивая кофе без чашки. Вдохнув свежего воздуха, подставил лицо пяти солнцам и, удовлетворенный, зажмурился. Да, теперь можно было продолжить осмотр. Я встал, слез с этого окна, перебрался к другому. Чуть помедлив, забрался в него. Мир оказался тихим. Мир оказался сказочным. Мир оказался новым для меня. У этого мира был один-единственный угол. Я не знал, что делать дальше. Я боялся нарушить покой и гармонию неосторожным движением. Поэтому стоял не шевелясь. Глаза привыкали к полумраку. Как оказалось, к полумраку растерзанных крыльев. Внутри зародилось непреодолимое желание перевязать белым бинтом сломанные перья. Но я не двигался. Глаза привыкали к сумеркам погасших звезд. Желание рванулось к ним, чтобы яркой краской снова нарисовать их на небосводе. Но я не двигался. Глаза привыкали к темноте недосказанных писем. Желание отчаянно пыталось дотянуться до бумаги и отдать ее письмам, в надежде, что это поможет им. Но я не двигался. Глаза привыкали к полуночи нимбов. Желание дернулось, но, понимая, что все тщетно, исчезло. А я увидел обладательницу одного из них и двинулся. К ней. В снах десяти остановился. Девушка сидела в углу и на стеклах рисовала Дождь, била их и снова рисовала, снова рисовала и била, била и рисовала. Била в порошок, в пыль. Била нежно и жестоко. В песок, в порошок, в пыль. А потом собирала его ладонями. Сыпала на сломанные крылья и - взлетали. Сыпала на потухшие звезды и - сияли. Сыпала на забытые письма, и - рождались сказки. Теперь я понял. "Ее звали Мечтой..."

   /Никогда-никогда. Никому-никому. Ни за что, ни за что. Это мой мир. Это мои окна. Ни за что, ни за что. Никому-никому. Никогда-никогда./

   Как я очутился на отрывке дорожки, я не помню. Я мало что запомнил из того мира, только песню Дождя... И звон бьющегося стекла, хотя била она немые стекла в тишине. Тогда на меня попала пыль. Я стал Другим. И это пугало. Я влюбился в этот мир. И это пугало. Я упивался этим миром. И это пугало. Я сам становился этим миром. И это...
   Тряхнув головой, чтобы разогнать настырные мысли, я влез в очередное окно. И не пожалел. Почему-то среди обилия грустных и серьезных миров, этот светлый и оптимистичный казался чужим. Но жизненно необходимым. Шагнув в него, влюбился сразу. Тысячи цветущих деревьев, миллионы зеленеющих на них улыбок. Здесь рождалось Счастье. Я присутствовал при знаменательнейшем событии Эпохи: рождалось Счастье. Хотелось кричать и плакать, чувства не помещались во мне, особо неугомонные вырывались наружу, растворялись в воздухе, пропитанном свежим ароматом ванили, и с моим вдохом возвращались обратно, забавно щекоча где-то внутри, в районе сердца. Переставать дышать этим воздухом совершенно не хотелось, я уже представить себе не мог, как буду вдыхать безжизненную пародию на него. Не мог и не хотел. Я выбросил из головы все мысли и окунулся в безоблачное небо этого мира. Небо с распростертыми объятиями приняло меня в свое лоно. Я летел. Я парил. Я, наконец, был счастлив. Просто счастлив.
   Небо осторожно вернуло меня обратно, и я стал наблюдать. Сначала появилась улыбка, затем осознание ее на собственных устах. Потом улыбались глаза, этого я был не в состоянии осознать. Сошедшая с губ улыбка была мною не замечена - я видел, как улыбались глаза. Теперь они улыбались всегда. Так родилось Счастье. Мое тело оказалось слишком хрупким, чтобы вынести свет улыбки Фиолетового Дракона - и я исчез. Исчез из этого мира. Я плакал: навсегда.
   Я снова падал вниз (вверх?). И плакал. Плакал от отчаянной пустоты внутри, там, где должно быть сердце. Его не было. Слезы стремительными осколками взмывали вверх (вниз?). Пустота внутри меня росла. Когда она стала сдавливать меня, я выплюнул ее всю. Всю, до единой капли. Она не взмыла вниз и не рухнула вверх. Я тоже остановился - падать было утомительно. Пустота невинно взглянула мне в глаза, мол, не переживай, все пройдет, кто-то рождается - что-то умирает. Бывает. Я ей не верил: не бывает. И вообще, надоела она мне, так что я счел себя имеющим право беспардонно пихнуть ее в первое попавшееся окно. Пусть с ней кто хочет мучается, а я устал. Я чертовски устал находить идеальные миры и тут же терять их. Я знал, что на заднем дворике моего дома никогда не распустятся розы. Я знал, что никогда больше не увижу Святое. Я знал, что мне некому подарить пачку цветных карандашей. Я знал, что ни за что не буду здороваться с Дождем. Я знал, что мне не с кем выкурить пару сигарет под зонтом. Я знал, что никогда больше не будет Мечты. Я знал, что больше никогда не вдохну воздух, пахнущий ванилью. Потому что я знал: миры живут, пока в них кто-то живет, пока их кто-то понимает, пока в них верят. А я устал. Я не смог. Но ошибся. Я упал.
   В снег. Он тут же вихрем взмыл вверх и метелью стал опускаться вниз. Странное дело, мне не было холодно. Я встал. Вокруг было солнце и - снег летел. Я посмотрел в небо: три калеки-тучки спрятались по углам лазоревой бесконечности, но - снег летел. Я пошел вглубь, снег прекратился. Прошел еще пару шагов и снова - снег летел. Я замотал головой в надежде отогнать морок, а снег летел. Я готов был разреветься от глупости ситуации - ни в одном мире снег не может лететь так, как он это делал сейчас. В целях предосторожности я опять сел. На траву, зеленую сочную траву, среди которой пробивались пятнышки фиалок, но - снег продолжал лететь, наплевательски относясь ко всем законам природы. Солнце слепило, хотелось пить. Я попытался было набрать горсть снега, но тут понял, что своевременные меры предосторожности - хорошая штука: его просто-напросто не было. Не было и все тут! Снег летел. В никуда. Не таял, собираясь в лужи, не залепливал окна, не заносил цветы на деревьях - пропадал, не достигая земли. Обхватив свою разнесчастную голову, отказывающуюся воспринимать все это всерьез, я застонал. Это было уже слишком. Крошки льда, ударяясь о мое тело, не таяли и исчезали. Я почувствовал, что семимильными шагами приближаюсь к той грани сумасшествия, из-за которой мне приветливо махала хвостиком белочка. Да-да, именно эту белочку обычно и предлагают смахнуть с плеча... Решил взять себя в руки, голова уже находилась в них, оставалась самая малость - все остальное. Идея была замечательная - пять баллов! - но вот воплотить ее в жизнь оказалось весьма и весьма проблематично. Первой же взбунтовалась голова, так поспешно зачисленная мною в ранг "подконтрольных" рукам. С нею, надо признать, вообще трудности всегда возникают, с характером она у меня. Еще не представляя себе, что из этого получится, но четко осознавая: большей глупости, чем та, которую я собирался сделать, в жизни я не совершал, - я, не поднимаясь с земли, заорал во все горло:
- Ну, сколько можно?! Прекрати это! Немедленно!
   Снег на миг застыл в воздухе, словно ошеломленный моей выходкой, а затем расхохотался... В этот момент я мог бы поклясться, что у меня на лбу большими красными буквами написано "ИДИОТ". Отчего-то стало настолько обидно, как будто мне снова лет пять и снова я остался без сладкого за какую-то мелкую шалость. Несправедливость, одним словом. Снег же продолжал беспардонно хохотать, и как я уже догадался, надо мной. Меня это страшно бесило. Я встал и, зло размахивая руками, направился к ближайшему окну. Я не понял, как попал сюда, но был уверен, что это очередной мир в окне. Поэтому и выход должен был находиться в окне. Я ускорял шаг, снег откровенно глумился надо мной. На подоконнике запертого окна лежала пачка карандашей. Цветных. Теперь уже не нужных. Но я назло всем и вся схватил ее и сунул в карман. Разбил стекло и вылез. Надеялся, что навсегда.


   Сидя на обрывке желтого песка, все еще обиженный до глубины души, я дул губки и отпугивал своим видом мимо пролетавших любопытных птиц. Не хотелось ничего. Хотя нет, хотелось: пачку сигарет и разорвать вдребезги этот мир со всеми его шуточками. Второе мне не грозило. А вот сигареты... Я вынул из кармана упаковку карандашей. Задумчиво уставился на нее: а почему бы и нет? Вытянул черный и стал усердно выводить в воздухе линии. Критично осмотрел свое творение со всех сторон. Удовлетворенно кивнул: не плохо вышло. Об отсутствии зажигалки или спичек я не волновался, даже рисовать их не стал - просто достал красный карандаш и прикурил сигарету. Получилось. Счастливый, затянулся. Удивительно, но обида куда-то пропала, от нее не осталось и следа, просто пустота, наполненная дымом. Ничего другого мне и не нужно.
   Птицы пугались, но менее любопытными не становились. Странные птицы: я раньше никогда таких не видел, хотя, что я вообще в своей жизни видел-то? То-то и оно. Нечему удивляться. Надоело без дела сидеть и размышлять о жизни своей неудавшейся, все равно поздно уже, да и мыслей умных нет. Я встал, сунул сигарету в зубы и начал восхождение к соседнему окну: не улыбалось мне изрезать руки о битое стекло, мною же и битое. Вскарабкавшись, обнаружил, что и это окно заперто. Но отступать я не собирался, безжалостно дернул форточку, и та поддалась: скрипнула и открылась. Мысленно поблагодарил местного архитектора за щедрые размеры форточек и попытался втиснуть себя в оную. К моей величайшей радости, получилось. То, что я парил в воздухе, меня уже не смущало. А вот наличие нешуточного числа окон немного пугало. Признаться, сначала подумал, что это какая-то копия того "коридора с окнами", в котором я оказался сразу после падения с собственного чердака. Я поежился: если так, то плутать мне тут вечно, в этом лабиринте без входа и выхода.
   Мимо пролетали все те же любопытные птицы, подлетали ближе, кружили вокруг, улетали и садились на окна, битые окна на обломках стен. Садились, немного неуклюжим жестом вытягивали ноги, цеплялись когтями за подоконник, разглаживали пальцами смолисто-черные перья крыльев. Птицы-люди. Безликие птицы-люди. Сердце противно заныло. Захотелось разгладить собственные крылья. Я невольно потянулся руками за спину и обомлел: кончики пальцев коснулись жестких перьев. Я повернул голову, как только мог, чтобы рассмотреть их. У меня были крылья. Смолисто-черные крылья, когти на пальцах... Я обернулся, стараясь разглядеть в осколке стекла собственное отражение. Безликий. Я - безликая птица-человек. Нет, пока еще человек-птица. Но разве это так важно? Нет, уже нет. Я расправил крылья и полетел.
   Я обретал свободу. Казалось, еще немного - и я смогу упиваться ей вечно. Один взмах крыльев - и получу ее. Всего лишь взмах крыльев... Я парил уже целую жизнь, а до свободы оставался только взмах крыльев. Мне не важны были мелочные проблемы, даже курить не хотелось, - у меня была одна цель, и я собирался достичь ее. Крылья изнывали от усталости, но я продолжал свой полет, я не мог позволить свободе ускользнуть от меня, когда до нее остался всего лишь взмах крыльев. Я был готов на все. Я летел. Я жаждал. Я должен. Я обессилел... Вопреки всем моим желаниям тело отказывалось продолжать гонку. Я натолкнулся на обломок стены и рухнул на подоконник. С какой-то страшной безысходностью понял, что неуклюжим жестом вытягиваю ноющие ноги, когтями цепляюсь за подоконник, чтобы не упасть, и разглаживаю пальцами смолисто-черные перья истерзанных крыльев. Что-то внутри запротестовало:"Только не это!", и я из последних сил, забыв о свободе, до которой все еще оставался всего лишь взмах крыльев, крикнул безликим птицам-людям, окружившим меня:
- Я не хочу! Слышите, не хочу становиться таким, как вы! Не хочу вечно гоняться за тем, чего не существует! Отпустите меня!
   И они отпустили. Каждый из них мечтал вырваться из этого мира, закончить заведомо обреченную гонку, перестать быть безликим, но их отпустить было некому. Поэтому они понимали, поэтому и отпустили.
   Я вылетел в открытое, ими открытое, окно и почувствовал, что меня не приняли. Воздух "коридора" кричал, надрывался, выворачивался, давил меня. Я скользил вниз. Я с ужасом наблюдал, как мои крылья размазывались по нитям пространства. Крылья, смолисто-черные крылья, их подарок. Я хватал руками черные перья. Они сочились сквозь пальцы и тонкими струями взмывали вверх. Я продолжал их ловить, прижимать к себе. На теле оставались темные потеки и пятна. Впервые в жизни я так панически боялся - я терял крылья... Нужно было что-то делать, но, кроме бессмысленных, резких движений и отчаянных воплей, ничего не выходило. Мне необходимы эти крылья, они - часть меня. Не будет их, не будет меня. Все еще не до конца осознавая, что происходит, я расправил остатки растертых крыльев, словно, написанные маслом, нечаянно размазанные по холсту недотепой-художником, и... Остановился. Все прекратилось. Звенящая тишина, и в этой тишине медленно стекали потоки моих крыльев.
   Я резким движением оборвал нити, тянущиеся от перьев. Сложил остатки крыльев за спиной, оторвал кусок материи, образовавшийся из них, и накинул его как плащ - так безопаснее. Взял в руки недокуренную сигарету, висевшую в метре от меня, и спокойно затянулся. Тишина в очередной раз прозвенела:"Перерыв на обед". Похоже, в этих местах отдых - святое дело. Еще раз с сожалением взглянув на то, что мгновенье назад было моими крыльями, а ныне растеклось, словно по стеклу, печально вздохнул и нырнул в окно. Попутно решил, что ни за что не вернусь в этот "коридор". Ни за что.
   Только шагнув, понял: когда-нибудь это должно было случиться, когда-нибудь я должен был попасть именно в этот мир, когда-нибудь я должен был знать весь сценарий наперед. И я знал, что сейчас на меня нападут тысячи маленьких человечков, невероятными, но, увы, бесплодными усилиями попытаются свалить и связать. Что ж, всегда мечтал побывать в шкуре Гулливера. Как ни странно, я оказался прав, почти: вязать меня выползли не человечки, а роботы всех пород и мастей. Отбиваться от них оказалось не так уж легко: размеры размерами, а количество количеством... Вслед за роботами появились и маленькие человечки в черно-серых костюмах и солнечных очках. Я напрягся: не нравилось мне все это, ой как не нравилось. Дальше - лучше. Мало того, что человечки противно ухмылялись, так они еще и делали это одинаково! Нет, чтобы я там ни знал, такого безумства я не в состоянии был предвидеть, и совершенно потерял способность угадывать дальнейшее развитие событий. Как бы мне ни хотелось повепендриваться со своим ясновидением, это мне не светило в любом случае. Как я понял позже, это было даже к лучшему, потому что, знай я все наперед - повесился бы на тоненькой струйке дыма собственной сигареты еще в самом начале сего грандиозного действа...
   Когда роботы закончили связывать меня, человечки в серо-черных костюмах разом взмыли вверх и синхронно замахнулись мне пяткой в нос (точнее пяткой замахнулись только пятеро, остальные - куда придется), зависли в таком положении, и, спустя несколько мгновений, медленно, со скоростью зажеванной пленки, я получил в нос. Больно! Данный факт настолько ошеломил меня - я никак не мог подумать, что такие маленькие существа способны причинить мне хоть сколько-нибудь ощутимый вред - я потерял равновесие и рухнул наземь, придавив несколько роботов. Человечки же торжествующе расхохотались с воплем:"Вот ты и попался, Нео!!!" Тут я пожалел, что, хорошо приложившись головой, все-таки остался в сознании: и почему мне попадаются миры один шизонутей другого?! Пара сотен мини-агентов Смитов - это, на мой взгляд, перебор, тем более что я никогда не являлся ярым поклонником трилогии братьев Вачовски. Я глубоко и основательно вдохнул воздух, а затем дунул на все еще висевших перед моим разнесчастным носом человечков. Как и следовало ожидать, их сдуло. Остальные не обратили на мой поступок ни малейшего внимания. "Раз не хотите по-хорошему, будет по-моему", - решил я и с легкостью разорвал путы, связывавшие меня, отодвинул паривших агентов и пошел прочь. Следом раздался сокрушенный скрежет тысяч зубов, хриплая ругань и... Плач? Мне стало жутко интересно, и я обернулся. Одна сотня Смитов обнимала другую, рыдая крокодильими слезами и причитая что-то насчет "сколько можно гоняться за ним?!", "почему этот проклятый Нео все время смывается?!" и "когда же все это закончится?! дел, можно подумать, других нет!" Не знаю, когда я успел стать таким сентиментальным, но эта картина вызвала во мне такую кучу жалости, что я просто не мог оставить этих малышей с их горем.
- Значит так, я не могу смотреть на ваши страдания, поэтому соглашаюсь выполнить все, что требуется для вашего счастья. Вам нужен всего лишь пойманный Нео? То есть я? - толпа синхронно закивала. - Отлично. Тогда считайте, что поймали меня...
   Я не успел окончить свою пламенную речь, как две сотни мини-агентов всем скопом улыбнулись, запрыгали и, напевая какую-то только им понятную песенку про победу над Избранным Нео, отправились в сторону заката. Я искренне удивился: как мало нужно программе для счастья! Потрясение за потрясением. Я по-турецки сел на землю и закурил. Благотворительностью я уже отзанимался, теперь думать нужно было о другом: куда идти? Одно я знал точно - обратно в "коридор" я возвращаться не собирался, что-то там не очень гостеприимны. А что тогда делать? Поставив локти на колени и подперев уже порядком уставшую голову, я принялся соображать. Для начала попытался придать своему лицу выражение крайней задумчивости и озабоченности. Получилось не ахти как. Других способов приманить умные мысли я не знал, а посему махнул на все рукой и уставился на кроваво-красный закат. Отвлек меня от этого захватывающего зрелища чей-то настойчивый писк:
- Мистер Андерсон! Мистер Андерсон!
   Одинокий агент стоял около моей правой ноги и отчаянно размахивал каким-то свертком. Заметив, что добился-таки моего внимания, человечек положил свою ношу, дал понять, что это подарок мне от него, и умчался, все так же весело напевая. Смешной народец! Я осторожно попробовал поднять дар. С пятнадцатого раза вышло. На свертке маленькими буковками было написано:"Съешь меня". Я покрутил головой по сторонам в поисках Чеширского кота, но так никого и не обнаружил. Кролика и Шляпника тоже не было. Я пожал плечами и сделал то, о чем меня просили: съел этот подарок. Ничего не произошло: я не вырос и не стал меньше. Наверное, Смит решил напоследок пошутить. Все же я довольно глупо устроен, потому что, увлекшись изучением изменения своего роста, умудрился не заметить появившегося перед моим пострадавшим носом окна. Вздохнув для порядка, я открыл его. В лицо ударил аромат моря. Я не стал долго раздумывать и влез в окно.


   Жабр у меня, вроде, никогда не было, тем не менее, я уже второй час к ряду распивал какой-то дурацкий чай из водорослей в компании двух осьминогов на дне морском. Как оказалось позже, жабры у меня все-таки были. Видимо "Съешь меня" не прошло бесследно. Честно говоря, удивляться и бунтовать хотелось жутко, но силы отсутствовали напрочь. Посему я благоразумно принял предложение этих головоногих выпить по "еще одной чашечке чая". Откуда во мне взялось столько места, я понятия не имел. И пока оно не соберется закачиваться - я этим вопросом задаваться не стану.
   Больше всего меня смущали мои, с позволения сказать, крылья. Мало того, что выглядели они весьма странно, так еще и жить спокойно мешали: передвигаться в воде и без них было не очень удобно, а с ними вообще оказалось трудновыполнимой задачей. Это была вторая причина моего затянувшегося чаепития. Погрузившись в раздумья над решением поставленной проблемы, я машинально поглощал одну за другой чашки. Надо отметить, что поглощал я их как в прямом, так и в переносном смыслах: выпивал содержимое и закусывал самой посудой. Весьма интересное времяпровождение.
   Но как бы занимательно ни прошли эти два часа, что-то делать определенно надо было. И я сделал: оттолкнулся от дна и, разгребая толщи воды, даже не поблагодарив осьминогов за гостеприимство (уж очень мне их чай в душу запал - та еще гадость), поплыл к поверхности воды. То есть это я наивно полагал, что в противоположной дну стороне должна находиться поверхность, а за ней - воздух. Но я, как и следовало ожидать, ошибся. Никакой поверхности или чего-то похожего на нее, естественно, не нашлось, я уже молчу про воздух. Какое там! В предчувствии приближающейся порции кислорода я даже глаза закрыл, чтобы не портить полноты предстоящих ощущений. Полнота ощущений, свалившихся мне на голову, потрясла меня до глубины души: я так старательно саданулся физиономией о скалы, что забыл думать не только о кислороде, но и о чем-либо вообще. Когда все же разлепил оба глаза по очереди, то моему ошалевшему взору предстало все то же морское дно со все теми же слегка обиженными на меня осьминогами. Помолчав немного, извинился и, не дожидаясь приглашения, сам попросил чашку чая. Сел в позу лотоса и принялся размышлять: что произошло? Не мог же я за полминуты свернуть на сто восемьдесят градусов и врезаться в несчастных осьминогов? Или все-таки мог?
   Посидев, отправился проводить следственный эксперимент, уже с открытыми глазами. Результат тот же: дно и осьминоги. Все это очень и очень настораживало. Попробовал поплавать в другом направлении - ничего нового: чай и осьминоги, осьминоги и чай... Что ж, хотя бы не заблужусь.
   Честно говоря, меня данная ситуация не то что не пугала, а даже устраивала, и именно этот факт заставил отставить в сторону очередную чашку чая и задуматься над происходящим. Чем я и занялся. Результаты превзошли все мои ожидания: во-первых, я был в состоянии более или менее отчетливо соображать, что не могло не радовать, а во-вторых, сей процесс был весьма плодотворным. То, до чего я додумался, оказалось настолько банальным и элементарным, что мне даже стало немного обидно за себя и свою умную голову - мог бы сразу сообразить, что к чему. А мысль моя привела меня к следующим выводам: все эти многочисленые донья с головоногими обитателями, поглощающими чай из водорослей - не что иное как лабиринт из зеркал, такие часто в парках развлечений встречаются, только кривые они. Вторая мысль была куда более философской и, следовательно, менее радостной: во всех этих отражениях я пил чай, строил рожи осьминогам, армрестлингом с ними занимался от скуки, то есть всячески проявлял бурную деятельность, жил. Жил в отражениях зеркал - значит сам давно являлся чьим-то отражением... Далее эту линию я развивать не стал, ибо грозило это как минимум шизофринией, как максимум - реальностью.
   Вместо этого сердито рванул с места, энергично двигая конечностями, в направлении, противоположном моему последнему пристанищу, уже точно зная, что никакой поверхности не будет, а будет невидимое зеркало, и с бараньим упрямством намереваясь его не просто разбить - выбить. С моими талантами и деревянной головой задание было выполнено на ура. Уже оказавшись за пределами морского мира, я запаздоло понял глупость своего поведения. Во-первых, голова не лучшее средство для выбивания чего-либо, а во-вторых, надо было бы как-то разнообразить способ перемещения между мирами, выбитые окна начали входить в число моих вредных привычек. Я провел ладонью по левой щеке - кровь. Что ж, "шрамы красят мужчину". Глупо, конечно, зато отметина на щеке будет лишним поводом не забыть, а что - не так важно.


   То, что произошло дальше, выбило меня из того "меня", который неуклюже свалился с собственного чердака в новые миры, окончательно, не оставив даже легкой тени.
   Я понял, что лежу на мягкой, шелковистой - мультяшной! - траве. Желтое нарисованное солнце озорно подмигивало с такого же нарисованного неба. Я встал, оглядел себя со всех сторон - я был по-прежнему "настоящий", чего не скажешь обо всем остальном. На соседнем холме заметил яркое мельтешение, повернулся, чтобы рассмотреть - мельтешение заметило меня и мгновенно появилось рядом. Оказалось, что это Девочка С Двумя Хвостиками прыгает на скакалочке вместе с Котенком. Приблизившись ко мне вплотную, Девочка С Двумя Хвостиками перестала прыгать и замерла. Розовое платьице, беленькие накрахмаленные носочки, чистенькие туфельки, смешные бантики, золотистые волосы и синие-синие глаза. Ее и Котенка. Они смотрели на меня так пронзительно и в то же время наивно, что я не выдержал - стало противно и гадко. Я - грязный, мокрый, крылатый, в крови, и они - светлые, сияющие, наивные. Я был лишним, причем не просто лишним, я напугал Девочку С Двумя Хвостиками: она что-то пыталась сказать, судорожно хватая ртом воздух, но так и не произнесла ни слова. Я взял и возненавидел себя за это, развернулся и, чтобы не травмировать ребенка еще больше, ушел прочь. Прочь из этого мира, и никаких больше окон - откуда-то я знал, что они уже не нужны, я сам справлюсь. Я и справился: дернул пространство словно занавеску и исчез, не оборачиваясь. Поэтому и не видел, что за мной бежала Девочка С Двумя Хвостиками, прижимая к груди Котенка; поэтому и не слышал ее крика:"Не уходи!"; поэтому и не знал о том, что она упала и вместе с Котенком разрыдалась не от боли, а из-за моего предательства; поэтому и не ведал, что каждую ночь, обнимая Котенка, Девочка С Двумя Хвостиками будет сквозь сон и слезы звать Ангела С Черными Крыльями, а на ее зов придет Одиночество с лицом верной подруги... Я не знал, не хотел знать.
   Раздвинул занавески цвета меда и вошел в чей-то сон. Сон был явно простужен. Отовсюду резко пахло лекарствами, горячим чаем с малиновым вареньем и мятой. Повсюду резвились горчичники и шерстяные шарфы. Дышать было трудно. Но несмотря на все это, атмосфера сна совсем не была гнетущей, даже наоборот, вызывала чувство умиления и непременной ласки, которую срочно нужно было выплеснуть. Там, где раньше ютились мое сердце и душа, что-то призывно защекотало: переполнявшую меня нежность и заботу срочно надо было кому-то подарить. Раньше я никогда не испытывал подобной потребности, поэтому понятия не имел, кому эта нежность и забота вообще могут понадобиться... Под рукой был только простуженный сон. Я улыбнулся своим мыслям и приступил к делу. Начал с того, что выловил дюжину шарфов и горчичников, горячего чаю с малиной и мятных конфет, ворох теплых носков и носовых платков, на всякий случай даже градусник с грелкой прихватил - и вывалил все это добро разом на сон со всей имевшейся во мне на тот момент нежностью и осторожностью. В первый момент, признаться, я было испугался: не произошло ничего. Если бы погасло солнце, мир свернулся в трубочку, взорвался бы ко всем чертям, наконец, - я был бы спокойнее: когда твои действия не влекут за собой каких-нибудь последствий, это всегда страшновато, потому что начинаешь задумываться о собственном наличии хоть в каком-то из миров. Но на этот раз пронесло - немного помедлив, сон смешно сморщил веснушчатый носик, чихнул и задорно улыбнулся: лекарь из меня вышел отличный, даже немного обидно стало, что похвастаться не перед кем. Исцеленный мною сон тем времен, словно верный пес, терся о мои ноги, скакал кругом, в общем всячески выражал свой восторг, только что хвостом не вилял. У меня появилось дикое желание погладить его по загривку, но отыскать оный я, как ни пытался, не смог.
   Огорченый донельзя данным фактом, сон, порывшись в задворках своего, надеюсь, сознания, протянул мне кусочек черного, словно мои крылья, уголька. Как оказалось, это был подарок в благодарность за мою заботу. В этой жизни мне дарили много глупостей и хлама, но уголь я получал впервые. Это было даже забавно, я уже приготовил местечко в кармане и в сердце - любить этот незамысловатый дар. Но, как обычно, погорячился. Во-первых, сердца-то у меня не было, а во-вторых, его-то мне и подарили: сон со словами "Ты потерял это. Возьми" с невероятной силой ударил меня кулаком, в котором был зажат уголек, в грудь, да так, что мне показалось, будто он прорвал во мне как минимум черную дыру и собирается засунуть туда если не всю Вселенную, то этот мир точно. На деле же засунули мне всего лишь "сердце": когда рука этого чудесного создания покинула мою грудь и продемонстрировала отсутствие угля, я понял, что сия нетривиальная мелочь осталась во мне и самое главное - там ей и место.
   Помахал рукой, прощаясь, и снова раздвинул невидимые занавески. Отделаться от привязавшегося образа окон оказалось не так легко: я все время представлял себе милое деревенское окошко, занавешенное мягкими симпотичными шторками, и, чтобы пробраться в соседний мирок, раздвигал их. Глупость, конечно, но куда мы, несовершенные создания, без нее? Кстати сказать, внешний вид окошка никак не влиял на "содержание" прячущегося за ним мира. Вот и в этот раз, влазил я на деревянный подоконник, а очутился в метро. Не было никакого чувства ностальгии, потому что...
   /В моем городе нет метро - какое чудо,
    В моем городе нет метро - какое счастье,
    В моем городе только ж/д, перроны,
    И безумного нет метро./
   Я принялся с любопытсвом рассматривать бетонные коридоры. Ничего необыкновенного в них не было, ну совсем ничего. Я, конечно, понятия не имел, чем обыкновенное метро отличается от необыкновенного, но почему-то уверенность в заурядности этой подземки накрепко засела внутри глупого меня и напрочь отказывалась покидать свое только что приобретенное убежище. А я и не собирался гнать ее: хотелось быть уверенным хоть в чем-то.
   От пристального изучения стен я перешел к не менее пристальному изучению существ, заполнявших пространство между ними.
    /Люди такие жадные пуляли взгляды.../
   Существ, которые разгуливали вдоль и поперек мраморно-бетонных стен, в моем мире принято называть людьми, да я и сам когда-то был таким. Эти создания очень похожи на них, я так и окрестил их. Только потом понял, как ошибся и как оскорбил их этим. В отличие от всего человечества моего мира "людям" не свойственны беспричинная ненависть или злоба, им совершенно не понятна ложь или зависть, они не знают, что такое отвращение или презрение... Холодный ветерок пробежал вдоль спины, посеяв растерянность и страх во мне: я наткнулся на невесть откуда появившееся зеркало. Видок у меня был тот еще. Бледное - белое - лицо, бесцветные глаза, свежий шрам на левой щеке, затягивающиеся щели жабр, растрепаные волосы, лохмотья вместо одежды, да еще и замазанные кровью, и в заключение рванные крылья за спиной. Черные. Невольно в ужасе отшатнулся от зеркала и тут окончательно осознал, что приветливо и радушно улыбающиеся мне прохожие - не_люди. Не могла смешная первоклассница, протянувшая мне платок и, не дождавшись от ошалевшего меня ответных действий, осторожно оттирающая с моего лица запекшиеся капли крови, родиться среди людей. Не мог трогательный старичок, взявший меня за руку по-отечески и похлопавший по плечу, дескать, ты чего, дружок? все нормально, все отлично, быть человеком. Не могла лучащаяся счастьем женщина, смотрящая на меня - грязного, подранного, словно дворовой пес, - как на горячо любимого, но потерянного сына, а теперь вдруг так кстати нашедшегося, быть частью человечества. Не могли они...
   Я так и стоял, не дыша, сжимая в потной ладони платок школьницы, ошеломленно уставившись в теплые взгляды прохожих. Мне совсем не хотелось уходить, но мне пришлось: не в моих силах жить среди этих не_людей. Я тихо сказал "до свидания", в душе надеясь, что вернусь. Хотя знал же, что не...
   /Люди прощаются,
    Но не возвращаются.../
   Вот и ушел в мокрую темноту туннеля, улыбаясь.


   Мраку давно бы пора было рассеяться, но он что-то не спешил расставаться со мной. Я терпеливо подождал еще несколько минут, пошагал туда-сюда. Естественно, ни к каким результатом сие грандиозное действо не привело.
   /Нуар./
   Я прислушался к собственным мыслям.
   /Нуар./
   Точно-точно. Странное незнакомое слово, которое я часто читал на флакончиках туши для ресниц у создания, звавшегося когда-то моей женой. Нуар - черный. Про меня. Я ухмыльнулся и шепнул пустоте, которая на самом деле была вовсе не пустотой, а наполненным вязкой, тягучей темнотой пространством:
- Нуар...
   Вслед за моим шепотом в черноте, словно вырезаемые тупым ножом на живой плоти, появились четыре гранатово-красных буквы. Сравнение мне не понравилось, мне даже показалось, что из ран-букв, сначала по капле, затем струйками, стекает некая субстанция должная напоминать мне кровь. Честно признать, она и напоминала. Поэтому я сглотнул поднимавшийся к горлу ком и поспешил вырваться отсюда прочь. Чтобы не слышать...
   /Ты - нуар.../


   Меньше всего на свете я ожидал оказаться на своем злосчастном чердаке. Я изменился. Сильно изменился. А он остался таким же. Фарфоровые куклы и зонтики сваленные в кучу у окна, остались не тронутыми. Я поднял одну куклу, повертел ее в руках и положил на место. Уже не хотелось никакой мести, смешно сказать, я даже был благодарен им.
   Я тяжело вздохнул, хрустнул пальцами, достал из кармана сигарету, закурил и неспешно спустился вниз.

/Анегл С Черными Крыльями что-то вспомнив, вернулся на чердак, улыбнувшись своим мыслям, вынул из другого кармана пачку цветных карандашей, за которой тут же потянулись черно-белые ручки...
В гостиной Святое давно ждало к ужину мужа и его закадычного друга Дождя с подругой Мечтой...
А на заднем дворике сонное вечернее Солнце лениво поглаживало фиолетовыми лучами испрещенные мелкими буквами лепестки алых роз.../

Часть 2. Парадокс.
   "День начался просто великолепно: с утра пораньше выяснилось, что вчера ночью на меня взвалилось непомерно важное задание - покупка подарка ко дню рождения сестры по несчастью, имевшей глупость поступать со мною на ХГФ. Я же в долгу не осталась и привлекла к этому увлекательному занятию вторую сестру все по тому же несчастью: ровно в десять мы должны были встретиться. Сказано - сделано. Жаль только, что вспомнилось все это в девять с мелочью...
   Но я даже не опоздала, что само по себе странно. Увлекательную историю покупки подарка рассказывать бессмысленно - это надо показывать. В лицах. Продавцов и обслуживающего персонала супермаркетов, осчастливленных нашим пятым появлением за последние два часа. Когда я вечером поведала сию эпопею двум сволочам, укатывающим на море без меня, они загибались от хохота долго и со вкусом, так что считайте, что было смешно. Со мной, в общем-то, несмешно не бывает.
   Четыре часа занимательных покупок даром не прошли, мы все же скупились и, как нам показалось, удачно. Хотя это утверждение и требовало проверки на самой имениннице. В четыре меня ожидала голова. О да, античная гипсовая да еще и Антиноя. Еще раз: о да... Три часа скрежета карандаша о ГОСЗНАКовскую бумагу пролетели довольно быстро, что не могло не радовать. За это время одна из любимых сволочей (та, что полюбимей) раза четыре звонила и изъявляла желание лицезреть мою физиономию: она (поверите - нет?) скучает и жить без нее не может. Пришлось прямо с Антиноя (ничего звучит, да?) нестись к ней. Но все было бы скучно и просто, доберись я как нормальный человек. Сначала долго боролась с желанием позвонить некой Лучнице, дабы узнать жива ли она, живы ли коровки после постигшей их страшной участи - присутсвием лучнической особы в мини-бикини. Но все ж меркантильность взяла верх над любопытсвом: когда у тебя 900 рублей на счету, чувствовать себя щедрым и раззванивать на другой конец страны казалось гораздо легче. Парадокс. Так что с этой идеей я все решила быстро.
   На первом же светофоре я поняла, как нелегко далось Золушке ее замужество: все-таки терять тапочку на приличной скорости - весьма болезненный процесс. А когда она еще и оказывается необуваема, это просто улет. Пришлось брать в руки оба тапочка и резво заканчивать бег по зебре. Водители одобрительно засигналили. Еще бы, бутусовская "Девушка по городу" да вживую - кто ж не обрадуется!"...
- Я не обрадуюсь.
..."Эх, знать бы, где этот "кто-то" да за каким окном сидит... Помахала б ему ручкой. Ладно, помашу в первое попавшееся окно."
   Девушка с раздражением, граничащим с ненавистью, отвернулась от окна и задернула штору - мимо босиком вышагивала молодая особа и приветливо размахивала рукой. Обычная картина.
- Нет, я все понимаю, но почему они считают, что бутусовский "кто-то" - мужчина? Вот она я... Вот, - светлые волосы дождем посыпались на молодое девичье лицо. Мокрое от слез. - Думаете, легко слышать все ваши мысли, видеть все ваши поступки? Легко сидеть за окном и наблюдать день за днем одну и ту же картину, только с разными актерами? В разных мирах? Легко?! Черт... - шепот сорвался на крик, а затем снова на шепот. Девушка соскользнула с окна, а затем снова взобралась на подоконник и, прислонившись щекой к остывшему стеклу, одними губами пропела:
- А этот кто-то за окном сидит и видит день за днем...

   Девушка отвернулась от окна, глубоко вдохнула и устало сползла по стене на пол.
- Надоело. На-до-е-ло! Сегодня их было пятнадцать. Пятнадцать босоногих, ищущих своего "кого-то" за окном, девушек. И ни одной с умными мыслями в голове. Как я от этого всего устала, как же я хочу вырваться из-за этого проклятого окна... Ну хоть кто-нибудь... Помогите же мне, - последняя фраза была обращена в пустоту, как и весь монолог, в общем-то. Заходящее Солнце ободряюще пробежалось лучами по комнате: оно каждый вечер было единтсвенным слушателем Девушки, каждый вечер она говорила:"Надоело!", но на утро снова садилась на подоконник. Так и жили они вдвоем, Девушка и Солнце.
   Ночь выдалась тихая, а утро - дождливое. Девушка, едва проснувшись, кинулась к окну. Сегодня к нему хотелось, сегодня оно манило, сегодня оно было настежь распахнуто ночным сквозняком. Девушка застыла перед ним, резко подняла валявшийся рядом зонт и вылетела в окно...
   На Улице действительно шел дождь. Девушка неторопливо прошла по забытым тротуарам вдоль домов, осторожно касаясь замшелых стен, нежно проводя длинными пальцами вдоль бороздок и желобков, оставленных временем на теплых, живых камнях. Она ласкала не старинную кладку, а одиночество, этих улиц и свое собственное. С толикой страха и нерешительности Девушка рассматривала узоры, выграверованные дождями и непогодой, а затем прильнула щекой к мокрой поверхности стены. Вопреки ее ожиданиям стены не откликнулись, не заговорили с ней. Они были - просто стены старого, затерянного в мирах Города. И все. Она слишком рьяно искала чудеса. Лимит их был исчерпан. Парадокс?
   Девушка не осмелилась огорченно вздохнуть, продолжая прижиматься к теплой поверхности камней. Она пожелала возненавидеть их, но не смогла, почувствовала, что может лишь любить этот Город, эти странные, поросшие мхом и плющом стены. И полюбила. Ей совершенно не хотелось расставаться с теплотой и одиночеством камней. И она не рассталась. До вечера.
   Заходящее Солнце обеспокоенно пробежалось лучами по пустой комнате и, не обнаружив в ней Девушки, печально закатилось за горизонт. Так они и перестали жить, Девушка и Солнце. С тех пор в Городе поселились Француженка и Полумрак.
   А дождь все отстукивал по брусчатой площади незамысловатый мотив, звеня по металлу кофейного столика. Откуда посреди Улицы взялся он, Француженку абсолютно не интересовало, она просто села за него, раскрыла над головой зонт, отметив про себя, что и стол и стул, как ни странно, сухие. Через час появился официант, поставил кофе перед Француженкой и положил рядом пачку сигарет. Она кивнула ему.
- Променяла одну скуку на другую, - заключила она, а затем закурила и молча стала ждать.

   Каждую вечность мокрый официант приносил горячий кофе и пачку сигарет. Пару раз в вечность в окно дома напротив заглядывали любопытные лица, а тем, кто осмеливался подойти ближе, она улыбалась уголками губ. Постепенно она стала забывать свою прошлую скуку и привыкать к нынешней. Она научила дождь петь, а тротуары - отражать свет фонарей. Она пропитала Город дымом своих сигарет. Она окончательно вживалась в новую роль и заставляла окружающих считать себя частью этого мира. И тогда появился он, странный, слегка отстраненный ото всего не_человек. Шагнув из окна, он поморщился, прошелся по мокрым тротуарам в поисках убежища от досаждающих капель и наконец заметил ее. Подошел и нерешительно сел рядом, очень-очень близко. Француженка не возражала, лишь подняла зонт чуть выше и произнесла:
- Француженка.
   Они молча не смотрели друг на друга. Подошел официант.
- Повезло, что Вы пришли именно сейчас, - она улыбнулась сидевшему рядом Незнакомцу, - официант появляется здесь не часто...
   Незнакомец все так же молчал, тогда и она молча кивнула официанту, так и не поняв, зачем она это сделала. Незнакомец дважды повторил ее движение: сначала, адресовав его официанту, а затем - ей. "Может, он немой?" - подумала Француженка и протянула ему пачку своих сигарет. Он взял одну и закурил. Она ошеломленно уставилась на Незнакомца: у него не было зажигалки, но он курил. Парадкс. Она же курила сигарету за сигаретой и привыкла прикуривать своими же окурками. Незнакомец пугал ее, но Француженка старательно прятала свой страх.
   Вернулся официант, мокрый, с кофе, поставил один напротив него другой - напротив нее. Чашки из дорогого стекла трогательно блестели в свете фонарей. Они молча пили кофе.
   Незнакомец кивнул и ушел сквозь дождь. А Француженка осталась допивать остывающий кофе и следить за исчезающим силуэтом.

***

   Закат сегодня был необычайно поспешен. Впопыхах он перепутал запад с востоком и в конце концов скрылся на севере. Жители Крепости переполошились, кто от страха, напуганный зловещими пророчествами чаровниц (по секрету говоря, чаровницы от скуки чего только не рассказывают, но это, пожалуй, не лучшая из их шуток), кто от необходимости: все паникуют - и я паникую, кто просто решил разнобразить свое существование. Король, надо признать, к величайшему огорчению Королевы-Матери, всполошился одним из первых да так воодушевленно, что его примеру последовали большинство придворных дам, рыцарей и пажей. Через четыре с половиной минуты вся Крепость стояла на ушах. Вся кроме одного-единственного Герцога. Он никогда ничего не замечал, ему постоянно твердили, мол, когда солнце свалится не на ту сторону, ты и этого не заметишь. И как ни странно, оказались правы. Но справедливости ради стоит сказать, что к своей невнимательности и рассеянности он относился совершенно спокойно. Точно так же к ним относились все окружающие, включая Короля и Королеву-Мать.
- Ужас! Ужас творится, Герцог! Только взгляните: солнце закатилось на севере! Ужас! - причитала Королева-Мать, наткнувшись в Замке на Герцога (она хоть и знала о его известной невнимательности, никогда не упускала возможности лишний раз проверить, не изличился ли Герцог). Герцог не излечился. Он округлил глаза своей обычной округлостью, выдохнул:"Как так?" и через мгновение забыл обо всем, включая свой вопрос. Ведь Герцог был жутко рассеянным.
- Герцог! Герцог! Солнце! Закат! Как же так?! Герцог... - за плечо его теребил какой-то придворный паж.
"Скорее всего недавно у нас. Не слышал еще рассказов о фантастической невнимательности Герцога," - усмехнулся про себя Король, умиляясь переполоху в Замке. Король был фигурой не менее экцентричной, нежели Герцог, можно сказать, что в некоторых аспектах даже более. Но об этом мало кто догадывался, а если и догадывался, то разумно помалкивал, памятуя о бирюзовых (совсем не практичный цвет, надо сказать) капюшонах палачей. Да, мало кто догадывался, что Закат вовсе не по своей воле куда-то торопился, он тоже помнил о бирюзовых капюшонах, о любимых бирюзовых капюшонах Короля.

[продолжения пока нет]

Благодарности.
Спасибо Кудявцеву и Фраю))
Спасибо Кселласс за стихи.
Спасибо Лучнице за нее саму и ее цитату.
Спасибо Аюми за картинку с девочкой.
Спасибо Келу.
Спасибо Хару за "Француженку".
Спасибо Юмени за сказки.
Спасибо Джеди за Мегу.
Спасибо краснодарской весне за шизонутую погоду.
Спасибо еще раз Аюми за "Полет" и моей музе за буйную фантазию.
Спасибо братьям Вачовски и Лэйн за "Виски с содовой".
Спасибо Витасу за жабры.
Спасибо Чиби и Котенку.
Спасибо Нодзоми.
Спасибо Риду и Нериду.
Спасибо Тив и Хим.
Спасибо.

::back::